Неточные совпадения
— А, нет! — сказал Чичиков. — Мы
напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской
сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон — я немею пред законом.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы
пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой
сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— А ты
писал, что у нее зеленые глаза! — упрекнула она Клима. — Я очень удивилась: зеленые глаза бывают только в
сказках.
С раннего утра сидел Фогт за микроскопом, наблюдал, рисовал,
писал, читал и часов в пять бросался, иногда со мной, в море (плавал он как рыба); потом он приходил к нам обедать и, вечно веселый, был готов на ученый спор и на всякие пустяки, пел за фортепьяно уморительные песни или рассказывал детям
сказки с таким мастерством, что они, не вставая, слушали его целые часы.
— Га! — сказал он решительно. — Я давно говорю, что пора бросить эти бабьи
сказки. Философия и наука что-нибудь значат… А священное писание? Его
писали люди, не имевшие понятия о науке. Вот, например, Иисус Навин… «Стой, солнце, и не движись, луна»…
И вдруг видит он на пригорочке зеленыим цветет цветок цвету алого, красоты невиданной и неслыханной, ни в
сказке сказать, ни пером
написать.
Прошло мало ли, много ли времени: скоро
сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими глазами зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и молить; долго он на то не соглашается, испугать ее опасается, да и был он такое страшилище, что ни в
сказке сказать, ни пером
написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в
сказке сказать, ни пером
написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Находил он во садах царских, королевских и султановых много аленьких цветочков такой красоты, что ни в
сказке сказать, ни пером
написать; да никто ему поруки не дает, что краше того цветка нет на белом свете; да и сам он того не думает.
— Толкуйте! Это все Тургенев
сказки рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне
написал, а эпизод у меня самый простой: имею честь рекомендоваться — путивльский делегат. Да-с, батюшка, орудуем! Возбуждаем народ-с! пропагандируем"права человека-с"! воюем с губернатором-с!
Ахов. Мы иногда сберемся, хозяева-то, так безобразничаем, что ни в
сказке сказать, ни пером
написать! Так нам и пустить к себе в компанию приказчиков, чтоб они любовались на нас?
Гораздо спустя, только уже у позднейших, далее развившихся писателей встречаем, что предприятели шныряют по городам, сидят где-то в слободках и все
пишут до бела света, но и эти позднейшие писатели все-таки опять не могли придумать, что такое именно
пишут их предприниматели, и оттого эти герои их опытному человеку всего более напоминали собою нарочных чиновников, секретно поверяющих ревизские
сказки.
— Эта
сказка — соблазняет! В твои годы я тоже подумал — не лебедь ли я? И — вот… Должен был идти в академию — пошел в университет. Отец — священник — отказался от меня. Изучал — в Париже — историю несчастий человечества — историю прогресса.
Писал, да. О, как все это…
(71) Из известных нам писателей того времени подпись Др. может принадлежать троим: С. Друковцову, кроме хозяйственных своих изданий напечатавшему; «Бабушкины
сказки», 1778, и «Сова, ночная птица», 1779; Дружерукову, известному «Разговором в царстве мертвых Ломоносова с Сумароковым», 1787, Я. А. Дружинину, переводившему шестую часть «Анахарсисова путешествия» и из Виланда «Пифагоровых учеников», 1794. Все эти лица, конечно, могли
писать стихи в 1783 году, но действительно ли
писали, этого сказать не можем.
В критике своей Любослов делает много верных заметок, например, восстает против употребления окончания глаголов на ти вместо тъ, против неправильных ударений в стихах, против неверной расстановки слов, против подобных фраз «избол глаза», «отверзив двери», «ты
пишешь в
сказках поучений», «отроча рождеи» и пр.
В твои от дел отдохновенья
Ты
пишешь в
сказках поученья.
В часы твоих отдохновений
Ты
пишешь в
сказках поучений...
Сравните это хоть с рассказом Карамзина, который говорит: «Аскольд и Дир, может быть недовольные Рюриком, отправились искать счастья…» В примечании же Карамзин прибавляет: «У нас есть новейшая
сказка о начале Киева, в коей автор
пишет, что Аскольд и Дир, отправленные Олегом послами в Царьград, увидели на пути Киев», и пр… Очевидно, что г. Жеребцову понравилась эта
сказка, и он ее еще изменил по-своему для того, чтобы изобразить Аскольда и Дира ослушниками великого князя и оправдать поступок с ними Олега.
Пускай слыву я старовером,
Мне всё равно — я даже рад:
Пишу Онегина размером;
Пою, друзья, на старый лад.
Прошу послушать эту
сказку!
Ее нежданую развязку
Одобрите, быть может, вы
Склоненьем легким головы.
Обычай древний наблюдая,
Мы благодетельным вином
Стихи негладкие запьем,
И пробегут они, хромая,
За мирною своей семьей
К реке забвенья на покой.
— Как не помнить, ваше превосходительство. Это вы правильно: следовало и плетежками за мое зверство. Как раздумаюсь иногда про старое-то, точно вот сон какой вижу: светленько пожили в Загорье тогда. Один Тарас Ермилыч какой пыли напустили… Ах, что только было, ваше превосходительство! Ни в
сказке оказать, ни пером
написать…
— Затем, помолчав немного и успокоившись, он продолжает
сказку: Да… «Хоть и малая, говорит, горсточка, а поди-ка, раскуси…» Прочитал турецкий салтан скобелевское письмо и опять ему
пишет: «Убери ты подобру-поздорову свое храброе войско из моей турецкой земли…
Это ему было очень горько, и он
писал однажды к своему приятелю: «Будь человек и гениальный, а не умей грамоте, — не прочтешь и вздорной
сказки.
В низших классах он заставлял кого-нибудь из мальчиков диктовать и, пока дети
писали, сидел на подоконнике с закрытыми глазами и мечтал; мечтал ли он о будущем, вспоминал ли о прошлом, — все у него выходило одинаково прекрасно, похоже на
сказку.
… Гляжу в окно — под горою буйно качается нарядный лес, косматый ветер мнёт и треплет яркие вершины пламенно раскрашенного клёна и осин, сорваны жёлтые, серые, красные листья, кружатся, падают в синюю воду реки,
пишут на ней пёструю
сказку о прожитом лете, — вот такими же цветными словами, так же просто и славно я хотел бы рассказать то, что пережил этим летом.
Ты ведаешь, Фелица! Правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновеньи
Ты
пишешь в
сказках поученьи,
И Хлору в азбуке твердишь:
«Не делай ничего худого,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь».
Затем, — затем настал конец. А вы
Простите, если
сказка надоела.
Я скоро сам уехал из Москвы,
И мне
писали: Лиза овдовела.
Поздней искал я милостей вдовы,
Но свидеться она не захотела.
Болтали — там… какой-то генерал…
А может быть, кто говорил — соврал.
И Зинзага сказал что-то такое, чего умному человеку нельзя ни в
сказке сказать, ни пером
написать, — что-то весьма приличное, но крайне непонятное.
До тех пор никаким сочинительством я не занимался. Раз только, когда мне было лет девять, я сшил себе хорошенькую тетрадку, старательно ее разлиновал, на первую страницу «свел» очень красивый букет из роз, — сводные картинки у нас почему-то назывались хитрым и непонятным словом «деколькомани», — надписал заглавие: «
Сказка» и дальше стал
писать так...
— Уж одно то, что молодую хозяйку увидим, чего стоит! — вставил слово князь Вяземский. — Слухом земля полнится: говорят, такая красота, что ни в
сказке рассказать, ни пером
написать!
Между этими дамами одна отличалась чудною красотою и собольею островерхою шапочкой наподобие сердца, посреди которой алмазная пряжка укрепляла три белые перышка неизвестной в России птицы. Черные локоны, выпадая из-под шапочки, мешались с соболем воротника. Если б в старину досталось описывать ее красоту, наши деды молвили бы просто: она была так хороша, что ни в
сказках сказать, ни пером
написать. Это была молдаванская княжна Мариорица Лелемико.
Да и как не полюбить молодцу такую раскрасавицу, царевну сказочную, о которой ни в
сказке рассказать, ни пером
написать невозможно?!
Под ней же он
писал тогда стихи, хотел сочинить
сказку.
(Почерк Лельки.) — Это было так, минутное. Конечно, больше никогда не повторится. А бросить
писать дневник очень было бы жалко. И теперь его интересно перечитывать, когда мы еще дышим тем же воздухом, которым обвеян дневник. А лет через двадцать-тридцать, когда во всем мире будет коммунизм, когда новое бытие определит совершенно новое сознание, мы жадно перечитаем смешную и глупую
сказку, какою покажется этот наш дневник. Будем удивляться и хохотать.